УДК 14
ББК 87.3
П49
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках коллективного исследовательского проекта РГНФ 09-03-00665а «Полемические стратегии в философии, богословии и науке Западной Европы XIII-XVI вв.»
Рецензент:
доктор исторических наук, ординарный профессор НИУ ВШЭ И.М. Савельева
Ответственный редактор — Ю.В. Иванова
П49 Полемическая культура и структура научного текста в Средние века и раннее Новое время: коллект. моногр. / отв. ред. Ю. В. Иванова; науч. ред. Ю. В. Иванова, П. В. Соколов; сост. указателя М. В. Шумилин; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. — ISBN 978-5-7598-0894-7 (в пер.).
В монографию вошли исследования, целью которых является реконструкция контекстной истории аргументативных практик в различных областях интеллектуальной культуры Западной Европы Античности, Средневековья и раннего Нового времени: в богословской мысли, в естественных науках, в схоластической философии, в литературе гуманистического движения. В центре внимания авторов монографии — важнейшие для донововременной европейской интеллектуальной культуры полемические сюжеты; аргументативная структура философских, научных и богословских сочинений; коммуникативные условия функционирования философского и научного знания; жанровые и логико-семантические особенности философских и научных текстов полемической направленности.
Традиционная «перспективистская» модель развития научных и философских концепций, господствующая в историко-философской и историко-научной литературе Нового времени, в монографии подвергается пересмотру. История философской и научной мысли предстает как серия трансформаций аргументативного поля философских и научных концепций — как история изобретения аргументов и воспроизводства полемических практик. В своей версии реконструкции историко-философского процесса авторы монографии стремятся максимально учитывать многообразие «внетеоретических» факторов развития философии и науки — социальных, политических, институциональных. Философские и научные концепции, тезисы, идеи анализируются как продукты речевых практик, определяемых коммуникативным узусом господствующих форм интеллектуальной культуры.
УДК 14
ББК 87.3
ISBN 978-5-7598-0894-7
© Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Институт гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева, 2012
© Оформление. Издательский дом Высшей школы экономики, 2012
Электронное издание подготовлено компанией «Айкью Издательские решения» (www.iqepub.ru)
Ю.В. Иванова | ВВЕДЕНИЕ
Раздел I. КУЛЬТУРА ПОЛЕМИКИ И СТРУКТУРА НАУЧНОГО ТЕКСТА
П.Б. Михайлов | БОГОСЛОВСКИЕ СТРАТЕГИИ В ТРАКТАТЕ ОРИГЕНА «О НАЧАЛАХ»
Е.В. Антонова | СХОЛАСТИКИ: СПОСОБЫ АРГУМЕНТАЦИИ В СПОРЕ IX в. О ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИИ
Введение. Динамика интеллектуального развития при переходе от патристики к схоластике
1. Каролингское Возрождение: философско-теологические дискуссии
2. Спор о предопределении
3. Анализ способов аргументации участников спора IX века о предопределении
М.А. Сорокина | СТРАТЕГИИ АРГУМЕНТАЦИИ И ПОЛЕМИКИ У ОДНОГО РАННЕГО КРИТИКА АСТРОЛОГИИ: «СУММА О ЗВЕЗДАХ» ГЕРАРДА ИЗ ФЕЛЬТРЕ
1. Contra fidem
2. Contra phylosophicam doctirinam
3. Contra rationem
М.Л. Хорьков | АВТОРИТЕТ И АРГУМЕНТ В СОЧИНЕНИЯХ МАЙСТЕРА ЭКХАРТА
Е.Н. Лисанюк | ПОЛЕМИКА И СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ «ДИСПУТ»
1. Современные интерпретации предписаний
2. Правила предписаний
3. Реконструкция предписаний
4. Развитие средневекового жанра de obligationibus
5. Прагматические основания полемики
6. Полемика и предписания
Раздел II. ФИЛОСОФСКИЕ И БОГОСЛОВСКИЕ СПОРЫ
М.С. Петрова | ПОЛЕМИКА ЭПИКУРЕЙЦЕВ И ПЛАТОНИКОВ О ДОПУСТИМОСТИ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ВЫМЫСЛА В ФИЛОСОФСКИХ РАССУЖДЕНИЯХ
Полемика эпикурейцев и платоников в изложении Макробия
Макробиева классификация мифов и сказаний применительно к их использованию в философских рассуждениях
Приложение
И.В. Макарова | УЧЕНИЕ Ф. СУАРЕСА О ДУШЕ И ЕГО РОЛЬ В ДИСКУССИИ ОБ АКТИВНОМ УМЕ
Проблема νους ποιητικός
Франсиско Суарес и его «Комментарий к “О душе” Аристотеля»
Объект интеллектуального познания в интерпретации Суареса
Intellectus agens в интерпретации Фомы Аквинского
Учение Суареса о деятельном и возможностном уме
Вопрос о бессмертии intellectus agens и человеческой души
Г.В. Вдовина | «АРГУМЕНТ ОТ КАМНЯ»: СХОЛАСТЫ XVII в. О ВЛОЖЕНИИ ИНТЕНЦИОНАЛЬНЫХ КАЧЕСТВ
П.В. Соколов | О НОРМЕ ТОЛКОВАНИЯ И КАРТЕЗИАНСКОМ МЕТОДЕ В БИБЛЕЙСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКЕ XVII в.: ЛОДЕВЕЙК МЕЙЕР И ЕГО КРИТИКИ
1
2
3
4
Е.Г. Драгалина-Черная | VIA EMINENTIAE КАК ИНФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ И АРГУМЕНТАТИВНАЯ СТРАТЕГИЯ
Via eminentiae Ансельма Кентерберийского: «то, больше чего нельзя представить» vs. «большее, чем можно представить»
Невразумляемый «безумец»: перформативность и притворная референция
«Пять путей» Фомы Аквинского: «свободная достоверность» и «аналогическое именование»
Понятия разума как «свинцовое оружие» полемики: via eminentiae Иммануила Канта
Раздел III. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДИСКУССИИ
А.В. Марков | ФИЛОСОФСКАЯ ДИСКУССИЯ КАК ПАРАДИГМА ПОЛИТИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ В ПОЗДНЕЙ ВИЗАНТИИ: ГЕОРГИЙ СХОЛАРИЙ ПРОТИВ ГЕМИСТА ПЛИФОНА
Н.Е. Асламов | «ИСТИНА СИЛЬНЕЕ КРАСНОРЕЧИЯ»: СТРАТЕГИЯ МАРТИНА ЛЮТЕРА В СПОРЕ С ЭРАЗМОМ РОТТЕРДАМСКИМ ОБ ОТНОШЕНИИ К ВОЙНЕ
Раздел IV. ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНЫЕ СПОРЫ
Е.К. Карпенко | СПОР О ПРИРОДЕ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ СУБСТАНЦИЙ: БЕРНАР ПАЛИССИ ПРОТИВ АЛХИМИКОВ
От текста к опыту: университет и новые формы организации знания
О водах, солях, окаменелостях и «кабинетах диковин»
З.А. Сокулер | ПОЛЕМИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ В «ДИАЛОГЕ О ДВУХ ГЛАВНЕЙШИХ СИСТЕМАХ МИРА» ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЯ
1
2
3
4
5
Раздел V. НЕЛЕГИТИМНЫЕ И НЕКЛАССИЧЕСКИЕ СПОСОБЫ АРГУМЕНТАЦИИ
В.В. Смирнова | СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ПРИМЕР И ПРОБЛЕМА АРГУМЕНТАЦИИ: ЦИКЛ ПРОПОВЕДЕЙ DE TEMPORE ИАКОВА ВОРАГИНСКОГО
Риторика примера от Античности к Средним векам
Примеры в проповеди Иакова Ворагинского
П.В. Соколов | ГЕРМЕНЕВТИКА И СОФИСТИКА: SOPHISMATA В ЭКЗЕГЕЗЕ ДЖОНА УИКЛИФА И ЕГО ОППОНЕНТОВ
Ю.В. Иванова | СТРАТЕГИИ АРГУМЕНТАЦИИ В ГУМАНИСТИЧЕСКОМ ДИАЛОГЕ XV в.
1
2
3
4
И.А. Боганцев | ФРЭНСИС БЭКОН: ПРАГМАТИКА АВТОРИТЕТА
1
2
3
А.В. Голубков | ОТ DISPUTATIO К CONVERSATIO ERUDITA: СТРАТЕГИИ АРГУМЕНТАЦИИ ВО ФРАНЦУЗСКИХ АКАДЕМИЯХ XVII в.
И.В. Хоменко | ОСОБЕННОСТИ РЕЛИГИОЗНОЙ ПОЛЕМИКИ НА УКРАИНЕ КОНЦА XVI — НАЧАЛА XVII в.
Указатель (к печатному изданию)
А
Б
В
Г
Д
Е
Ж
З
И
К
Л
М
Н
П
Р
С
Т
У
Ф
Х
Ц
Ч
Ш
Э
Ю
Я
Персонажи Библии
Книги Библии
Об авторах
Примечания
Книга посвящается памяти замечательного русского ученого Андрея Владимировича Полетаева
Некогда Люсьен Февр, один из основателей «Школы Анналов» и крупнейших реформаторов исторической науки XX столетия, посетовал на то, что его товарищи по научному цеху парадоксальным образом проходят мимо самых, казалось бы, очевидных тем исторического исследования: «Подумать только — у нас нет истории Любви! Нет истории Смерти. Нет ни истории Жалости, ни истории Жестокости. Нет истории Радости»1. Еще недавно историк науки мог бы присоединить к этим и свои жалобы: не существовало истории объективности, истории достоверности, истории факта, истории объектной реальности. В последние годы ситуация заметно изменилась. Если у ученых собеседников Томаса Куна, по его собственному признанию, гипотеза о наличии у научного факта исторического измерения могла вызвать лишь недоумение2, то в исследовательской литературе последних десятилетий благодаря усилиям критиков позитивизма рационально непрозрачные составляющие новоевропейской науки сделались вполне легитимным и почти уже традиционным предметом рефлексии. Написаны истории объективности как принципа, обосновывающего когнитивную значимость научных содержаний в нововременной науке3, биографии объектов научного знания4, генеалогии научных фактов5 и социальные истории истины6.
Развитие истории науки на протяжении XX столетия можно представить как постепенное преодоление «имманентистского» монизма классической модели. Представители этой дисциплины все более последовательно допускали присутствие «нетеоретических» элементов в проблемном поле своей науки. При этом каждая новая версия истории науки, кажется, стремится превзойти предшествующую в методологическом либерализме: так, А. Койре в своей полемике с П. Дюгемом говорит об обусловленности научной картины мира богословскими и философскими воззрениями7, а Т. Кун в своих работах по истории ранненововременной науки открывает явления социального конструирования научного факта и детерминированности научных практик параметрами господствующей «парадигмы»8. Тем самым наука начинает мыслиться как сложный и гетерогенный объект, включающий в себя множество внетеоретических составляющих. В свете этой общей тенденции кажется удивительным и почти необъяснимым то обстоятельство, что до сих пор в литературе почти совершенно отсутствуют попытки создать общую историю развития формальной структуры научного рассуждения и факторов, ее определявших. Отдельные работы, посвященные поэтологическим аспектам научной литературы и социальному и коммуникативному контексту функционирования научного знания, так и не были объединены в историю аргументации. В то же время уже написаны даже истории теории аргументации9. Одним из немногочисленных исследовательских усилий на этом пути можно считать разве что междисциплинарный проект «Типология источников западноевропейского Средневековья», во главе которого стоял Л. Женико (Лувен, Бельгия)10.
Между тем история принципов и техник аргументации принадлежит к числу исследовательских сюжетов, которые находятся на водоразделе множества проблемных полей и именно поэтому предоставляют ученым редкую возможность пересечь границы целого ряда дисциплин, как исторических, так и философско-теоретических: истории логики, теории аргументации, истории философии, истории риторики — и этот список можно было бы продолжить. Однако очевидно, что у этого направления исследований должны быть и иные основания легитимности, помимо собственно принципа междисциплинарности. Вот одна из центральных методологических гипотез, которой придерживались авторы настоящей монографии: парадигматические трансформации, которые составляют субстанцию истории науки в ее традиционном понимании, во многом были мотивированы, а зачастую и порождались той полемической средой, в которую оказывались вовлечены те или иные научные содержания. Значение и статус какого-либо научного содержания в подавляющем большинстве случаев оказываются определены полемической средой его бытования: университетскими дискуссиями, реакцией оппонентов и т.д. Кроме того, создание истории аргументации принципиально важно для реконструкции форм самосознания европейской науки. Использование определенных процедур доказательства выступает фактором, определяющим границы науки и критерии «научности» и проясняющим принципы демаркации естественных и гуманитарных дисциплин, определяющие нововременное научное мышление.
Авторы представляемой книги отдают себе отчет в том, что сама возможность проекта истории аргументации может вызвать законные сомнения. До настоящего времени история аргументации как легитимный предмет изучения существовала лишь в качестве одного из разделов истории риторики или истории логики. Каковы же могут быть основания для выделения истории аргументации как самостоятельного направления исследований в рамках истории науки? Как возможно создать историю аргументативных практик, не сводя ее, с одной стороны, к тавтологическому описанию полемик, а с другой стороны, не отделяя ее вовсе от исторического материала, тем самым превращая ее в раздел теории аргументации или нормативистской истории науки? Необходимой предпосылкой создания истории аргументации является синтез дескриптивной методологии эмпирического историко-филологического исследования и теоретической методологии дисциплин философского цикла. Господство риторической культуры на протяжении значительной части донововременного периода истории европейской науки, детерминированность производства и трансляции знания институционально зафиксированными нормами научной коммуникации обусловили необходимость обращения для экспликации аргументативной структуры научных текстов к методологическому аппарату наук о языке и тексте: филологии, философской герменевтике, семиотике, теории исторических нарративов, теории коммуникативной рациональности. Еще одним базовым методологическим принципом, которым руководствовались в своей работе авторы монографии, стало совмещение собственно исторического и историко-социологического подходов к изучению интеллектуальной культуры Западной Европы Средних веков — раннего Нового времени: «история идей», перспективистское описание линейного процесса трансляции и аккумуляции научных содержаний, была дополнена историей институциональных и неинституционализированных (салоны, академии) «мест» и форм производства знания, социальных и политических условий деятельности интеллектуалов. Наконец, история научной аргументации должна быть дополнена историей аргументативных практик в литературе, богословии, в том числе популярном, позднее — в публицистике: подобное расширение предметной области позволяет пролить свет на функционирование рациональной аргументации и аналитических процедур, составляющих формальную структуру научного знания, в других областях интеллектуальной культуры.
История аргументации органично распадается на несколько проблемных блоков (это деление нашло отражение и в структуре настоящей монографии): прежде всего процедуры доказательства и способы построения научного текста должны быть исследованы in situ, иными словами, необходимо сделать предметом анализа наиболее репрезентативные образцы научных дискуссий, отражающих состояние полемической культуры в ту или иную эпоху. Таким «парадигматическим» значением для европейской интеллектуальной культуры обладал, к примеру, спор о предопределении, которому отдали дань лучшие богословы латинского Запада — об обстоятельствах рождения и о ранней истории этого спора речь идет в разделе I нашей книги11. Иногда истоки великих дискуссий, в течение многих столетий определявших облик европейской культуры, остаются в тени и безвестности. И в этом случае исследователь получает право дать волю своему антикварному инстинкту и потратить не один год на розыски источников и палеографическую работу. Так, ранние этапы полемической рецепции астрологических текстов в Европе практически не исследованы. Первый антиастрологический трактат, написанный доминиканцем Герардом из Фельтре, не только никогда не был издан, но и почти никем, по всей видимости, не был прочтен: вся исследовательская литература о нем ограничивается двумя статьями. Благодаря исследовательским усилиям М.А. Сорокиной эта лакуна в историографии отчасти была заполнена12.
Традиционная для классической истории науки и философии иерархизация анализируемого материала имеет одним из следствий маргинализацию тех способов рассуждения о центральных философских или научных проблемах, которые представляются архаичными или нерепрезентативными. Так, полемика о вложении интенциональных качеств в иезуитской литературе периода Второй схоластики нечасто упоминается в историях новоевропейской философии субъективности, в то время как она представляет интерес уже потому, что ее участники оперировали концепцией личности, отличной от картезианского представления о субъекте13.
Очевидно, однако, что история полемик и реконструкция функционирования отдельных аргументов невозможны без анализа структуры текста. Особенный интерес представляет логика построения богословских сочинений святоотеческого века, так как в этих сочинениях все области интеллектуальной культуры — философия, богословие, наука, риторика — встречаются в синтезе, которому никогда уже не суждено повториться14.
Для каждой исторической эпохи авторы монографии попытались создать набросок соответствующей версии истории аргументации. В схоластический период создателю такой истории приходится столкнуться с целым рядом апорий. Схоластическая наука представляет собой своего род антипод нововременной, так как ею была выработана альтернатива тем способам формализации научных содержаний и аргументативных процедур, которые были созданы математизированной наукой Нового времени. Для современного исследователя это одновременно и большая удача, и источник серьезных проблем, ведь высокая степень рефлексивности средневековой полемической культуры провоцирует подмену аналитических процедур исследования тавтологическим воспроизведением источников. Этот парадокс объясняет и неравномерность в распределении исследовательского интереса к эксплицитно полемическим текстам (протоколам диспутов, трактатам о софистических аргументах) и к аргументативному содержанию памятников, составленных в форме монологического рассуждения или комментария. Протоколы диспутов традиционно служат предметом рассмотрения прежде всего для историков средневековой университетской культуры; трактатам de sophismatibus посвящены сотни историко-логических исследований15, существуют различные версии транскрипции их содержания на языке формальной логики16. В то же время, насколько нам известно, не существует ни одной работы, посвященной фигуре софиста в схоластической литературе или роли софистической аргументации в богословских и философских текстах (исключая, разумеется, логические тексты и трактаты о грамматическом искусстве). Исследования авторов монографии должны были хотя бы отчасти восполнить этот пробел, сделав предметом рассмотрения, помимо прочего, и функции софистического аргумента в позднесредневековой экзегетической литературе.
Должно быть, никакой другой период культурной истории Европы не породил столько историографических химер, сколько эпоха Ренессанса, названная «Веком риторики». Оптика, сформированная позитивистской концепцией науки, заставляет исследователей отыскивать в памятниках гуманистической литературы позитивное содержание, вовсе чуждое их принципиально нетеоретическому стилю мышления. Эта же интуиция превращает в «теории» и «концепции» жанровые и стилистические топосы или цитации из античных авторов: возникающие в результате этой аналитической аберрации историографические мифы (можно вспомнить здесь «гражданский гуманизм» Э. Гарена) впоследствии на многие годы определяют представления академического сообщества о гуманистической культуре. Эта редукционистская установка, побуждающая исследователей видеть в памятниках литературы эпохи Возрождения то ли несовершенные прообразы научного текста времен господства позитивизма, то ли странную разновидность изящной словесности, в новейшей литературе начинает пересматриваться. Для этого задействуются современные методы анализа текста, теории риторики и коммуникативной рациональности. Быть может, одной из наиболее важных задач новой историографии гуманизма могла бы стать экспликация эвристических потенций различных жанров гуманистической литературы. Гуманистическая эпоха создала жанровые формы, призванные в самой композиции текста отразить парадоксы характерного для нее сознания времени и проистекающие из этого сознания, разорванного между авторитетом прошлого и суверенитетом настоящего, апории, порождаемые не вполне еще освоенным, но уже интенсивно употребляемым языком античных классиков. Наиболее выразительной из этих форм — гуманистическому диалогу — в нашей истории аргументации посвящено особое место17.
Однако корректное исследование науки как речевой практики было бы невозможно без обращения к тем формам коммуникативной культуры и институциональной организации, которые структурируют научную жизнь ранненововременной Европы. Академическая культура (в том числе культура устного и письменного научного диспута) с характерными для нее требованиями к научной аргументации, к формам и способам общения в академических кругах вырастает из практик общения, распространенных в сообществах гуманистов эпохи Возрождения и в интеллектуальных салонах и академиях раннего Нового времени.
В определении методов и предмета своих исследований авторы монографии исходили из того, что в донововременной интеллектуальной культуре радикально иным образом, нежели в культуре XVII-XX вв., выстраивается демаркация между «естественными» и «гуманитарными» науками, между философией и естественными науками, между гуманитарными науками и философией. Если искать современный аналог господствовавших в эти эпохи принципов самоосмысления наук и практикуемых ими способов производства знания, то приходится сделать вывод, что сегодня сходными методами пользуются лишь науки гуманитарного цикла. С этой точки зрения все науки означенных эпох следует квалифицировать как «гуманитарные». Авторов научных текстов, творчество которых предшествует научной революции XVII в. или современно ей, характеризует специфический синкретизм мышления, позволяющий беспроблемно соединять в научной деятельности методологический аппарат естественных, гуманитарных наук и эстетических практик: так, Исаак Ньютон использует библейскую герменевтику для исследования природы, а венецианские гуманисты говорят о тождественности интерпретативных инструментов, служащих для анализа текста, с одной стороны, и событий и явлений исторического и физического мира — с другой. Основанием здесь служит презумпция «текстуальности» знания, к какой бы области науки оно ни принадлежало. Эта особенность позднесредневекового и ранненововременного научного мышления становится хорошо видна на материале естественно-научных сочинений эпохи, таких как «Диалог о двух главнейших системах мира» Галилео Галилея18. Позитивное изложение новаторских научных концепций оказывается заключено в жанровую рамку гуманистического диалога, предполагающего отсутствие «завершающего авторского видения» и инстанции вынесения окончательного решения. Ситуация полемики и плюрализма мнений тем самым консервируется, а мнение автора вычитывается из текста лишь посредством изощренных герменевтических операций.
Несмотря на то что связь политики и языка была осознана еще античными софистами, в некоторых областях современной политической истории донововременной Европы господствует позитивистская концепция исторического источника. Поэтому пересмотр традиционных для исторической науки способов исследования социально-политической проблематики, в частности военно-политической, и анализ аргументативного инструментария, используемого авторами раннего Нового времени для обоснования различных этических концепций войны, является актуальной задачей не только для истории аргументации, но и для истории политической мысли. Если исследователи военно-политической истории Европы только еще начинают осознавать необходимость анализа языка и структуры текста, то для историков политической культуры Византии анализ риторики — необходимая составляющая профессиональной компетенции, ведь в поздней Византии риторические задачи самопрезентации структурируют политическую практику, порождая парадоксальное явление множественности этических языков.
Разумеется, история аргументации в доклассическую эпоху должна уделить особое внимание нелегитимным процедурам доказательства. Более того, сама граница «легитимного» и «нелегитимного» в эту эпоху представляется зыбкой и неопределенной. Так, в философском дискурсе классической древности различные виды фикции — традиционные мифы, а также «аналогии» и «подобия» — существовали наравне с рациональной аргументацией, а в ряде случаев исполняли конститутивную функцию в построении рассуждения (достаточно напомнить хотя бы о роли мифов в диалогах Платона)19. Очевидно, что статус фикции оставался своего рода «нервным узлом» европейской культуры на всем протяжении донововременной стадии ее развития. Таким же неопределенным был и во многом остается в исследовательской литературе статус софизма.
Однако фикциями и паралогизмами многообразие нелегитимных способов аргументации отнюдь не ограничивается. Так, обращаясь к исследованию богословских полемик в восточноевропейском регионе в раннее Новое время, мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: стороны оперируют аргументами, отрицая правомерность построения рациональной аргументации, так как всякая рациональная практика объявляется делом, недостойным благочестивого христианина20. Если мы обратимся к европейской истории науки этого же времени, то обнаружим, что триумф экспериментального метода был в значительной степени подготовлен рекламной кампанией, организованной членами континентальных академий во имя своих институциональных интересов: целью этой кампании было возвеличение фигуры Ф. Бэкона и ассоциируемой с его именем индуктивной науки21.
Даже если мы не охватили не только всех вообще сторон донововременной истории аргументации (на это, конечно, мы не могли бы и претендовать!), но и всех наиболее существенных ее аспектов, то все же, надеемся, эта книга поможет читателю, погруженному в гуманитарно-научные занятия, понять, что он делает, когда цитирует, обосновывает, располагает свой материал внутри статьи, обращается к тому или иному жанру научного текста и т.п. Открытие исторического измерения тех элементов исследовательского инструментария, которые ныне безотчетно причисляются к мелочам «научного быта», вполне может претендовать на роль инструмента внутренней критики научного мышления. Привычные категории аналитического языка, давно превратившиеся в termini technici, оказываются сложными и многосоставными, становятся объектами изучения с полной противоречий судьбой. Научные положения, ныне обладающие статусом аксиом, предстают следствием многократных смысловых подмен, нелегитимной контекстуализации авторитетных содержаний, а то и продуктом определенного социального или коммуникативного узуса. История аргументации в определенном смысле — оператор границ научного знания. Подобно тому как софистика, по слову Барбары Кассен, — оператор границ философии.
Для осмысления опыта богословской систематизации в александрийской традиции мы избрали, наверное, самый яркий пример — трактат Оригена «О началах», относящийся к раннему, александрийскому периоду его творчества. Ситуация, впрочем, значительно усложняется переводным, т.е. по определению вторичным, качеством текста, доступного нам для изучения. Руфин, переводчик трактата на латинский язык и тем самым его главный свидетель в древности, по его собственному признанию, не стремился передать мысль Оригена в точности, где-то сокращая его, а порой и вообще переходя к пересказу. Свое исследование догматической составляющей этого текста мы построим в виде структурного анализа.